Наученные Горьким. Публикации писателя в «Самарской газете». Часть шестая

07.08.2018 10:18

В 1895-1896 годах будущий классик Максим Горький трудился журналистом в «Самарской газете». Писал статьи, фельетоны, заметки, очерки, рассказы, подписывая их оригинальными псевдонимами. В честь его 150-летнего юбилея мы продолжаем проект «Наученные Горьким»: в течение года знакомим читателей с самарскими публикациями нашего именитого коллеги. Материалы взяты из фонда Самарского литературно-мемориального музея имени Максима Горького.
«Наше воображение есть часть природы, следовательно, все, что существует в нашем воображении, существует и в природе».
Эта ядовитая капелька метафизики глубоко въелась в кровь и плоть русскаго человека, и с той поры, как она въелась в него, он взял да и вообразил себя культурным человеком.
А когда вообразил, то тотчас же и раздвоился.
Будучи с начала киммерийцем, затем скифом, потом славянином и, наконец, смешав свою кровь с кровью монголов, он приобрел от последних к основным свойствам своей психии еще несколько азиатских привычек, ухваток и способностей, - и вот получилась некоторая антропологическая несообразность, именуемая - русский человек.
Русский человек жил, как известно, прорубил, по приказанию Петра Великаго, окно в Европу, снял шаровары, натянул брюки, сбросил кафтан, влез в пиджак, посмотрел на свое отражение в луже самодовольства и - решил, что он совсем готов играть роль культурнаго человека.
И вот с той поры играет…
Играет грубовато, без понимания роли, без всякой художественной отделки, без ансамбля… играет и то и дело сбивается с такта.
Иначе и невозможно…
Ибо, как ни узок модный пиджак, все же он не в состоянии сдержать коренного с его прославленным размахом русака в рамках культуры и приличий.
Отсюда и получается то, что, хотя по внешности своей самарский обыватель иногда совсем парижский бульвардье, но по существу он, все-таки, есть Сидор Карпыч, лишенный не только какой-либо внутренней гармонии, но даже и представления о необходимости ея для приличнаго культурному человеку существования…
***
Пиджак и брюки нимало не мешают ему чувствовать себя свирепым скифом и ничуть не сдерживают непосредственности номада в выражении азиатских привычек и страстей.
Устраивает он, например, клуб и ходит в него играть в карты - это культурно.
Но это не мешает ему, в случае чего, называть своего партнера старым дураком, если партнер стар, и ослом, а то так дерется подсвечником, если он молод, - это уж отрыжка прошлых дней.
Приобретает он велосипед, катается на еном и восхищается успехами человеческаго творчества, но сие не мешает ему дуть свою жену столько, сколько не лень, и так, как хочется.
Слушает он фонограф и смотрит, как человек вполне приличный, а в глубине его души загорается желание ахнуть басом в этот фонограф четырехэтажное слово, и если он своевременно не зальет таковое желание чемлибо спиртуозным, изобретение Эдисона ознакомится с красотой, краткостью и крайней выразительностью русских нецензурных афоризмов…
Сидит он в театре и думает о том, доплюнет ли со своего места до сцены или нет? А если этого не делает, то, право, из лени, столь свойственной ему, и по отсутствию в нем инициативы.
Берет он из библиотеки книгу и после двух-трех попыток прочитать в ней что-нибудь кончает тем, что набрасывает на одной из ея страниц срамную картинку или совершает в ней красноречивую надпись, содержание которой способно вызвать у вас один из типических признаков отравления.
Замечательно вот что - для срамных наречений и картин авторы таковых почему-то почти всегда выбирают нечетныя страницы книги, которую они разрисовывают…
Почему бы это?
Может быть, это тоже объясняется общей неровностью русскаго характера?
***
Зная о существовании духов Пино и Аткинсона, русский человек, эффекта и оригинальности ради, никогда не прочь надушиться и ассафетидой…
Я знал одного мосье, который всегда поступал так, отправляясь в клуб на семейный вечер.
Считая себя обязанным следить за временем и его требованиями, он выражает это лишь тем, что упорно следит за капризными изменениями моды на галстухи и покрой брюк.
Не будучи в состоянии по существу своей натуры признать за женщиной право на эмансипацию, он снова упорно старается восстановить в отношениях к ней средневековой романтизм.
Я заключаю это, наблюдая, как самарския шевалье ухаживают за самарскими мадмоазель и мадам… и прислушиваясь к их разговору…
Желая показать, что ему не чужды и интересы мировой политики, он при встрече огревает вас таким сенсационным сообщением:
- Слышали? Китайцы, чувствуя, что одним им не справиться с японцами, решили призвать к себе на помощь мормонов!
Он также не прочь похвастаться знанием иностранной литературы и при случае обязательно и любезно оповещает вас, что Вальтер Скотт написал новый роман «Хижина дяди Тома», а Поль де Кок вкупе с Мопассаном сочиняют превеселую штуку под заглавием «Мемуары женской подвязки».
Я ужасно люблю говорить о литературе с самарским обывателем, всегда, знаете, услышишь массу новенькаго по этой части…
Я не прочь даже подслушать самарский разговорец о литературе.
И вот вчера на Дворянской улице я услыхал такой диалог.
Впереди меня шел молодой культурный человек с молоденькой культурненькой барышней…
Шел и с экспрессией знатока предмета пояснял ей.
- Новелла? Это, видите ли, форма, взятая французами у арабов из их знаменитаго сборника новелл Зенд-Авесты. Лучшим французским новеллистом был Понсон дю Террайль, и еще Стивенсон, только он уже умер…, т.е. нет, умер Теннисон, а Стивенсон еще жив. А, впрочем, кажется, оба они умерли потому, что были англичане, а все англичане умирают рано от обилия в стране фабрик и туманов…
Барышня смело слушала этот канкан фантазии своего спутника и, очевидно, пыталась понять что-то, ибо хмурила брови и кусала губы.
Я же, извиваясь от смеха, вывихнул себе ребро.
Иегудиил Хламида
Среда, 26 июля 1895 года, № 158

Источник