8
Есть песни – как люди: без возраста. Кажется, они были всегда. Песня «Звездочка моя ясная», прозвучавшая первый раз в 1973 году в исполнении группы «Цветы», – из таких. Автор трогающих душу слов – поэт Ольга ФОКИНА – очень похожа на свою «звездочку». Светлая, добрая. В сентябре Ольге Александровне исполнилось 80. Но что годы!.. Она рассказывает, как поднимается без отдыха на пятый этаж (лифт сняли еще в начале перестройки – дескать, не положен он в малоэтажках), вспоминает, как еще недавно ходила на лыжах, рассекала на коньках, и улыбка озорными лучиками разбегается по ее лицу.
О том, что «Звездочка…» стала песней, Ольга Фокина узнала случайно: с композитором Владимиром Семеновым, положившим текст на музыку, она так ни разу не встретилась. Признается: в душе всегда хотела, чтобы ее стихи зазвучали. Они и правда очень мелодичны. «Черемуха», «Храни огонь», «Не приближай к себе звезду», «Косынка» – композиции на слова Фокиной включали в репертуар Валентина Толкунова, Людмила Сенчина, Елена Камбурова, Альберт Ассадулин, Олег Анофриев.
…С Ольгой Александровной мы познакомились в Вологде, куда ночной поезд примчал меня из Москвы. В городе, «где резной палисад», поэт живет уже много лет. Недавно в издательстве «Классика» вышел сборник ее стихов «В нашу честь» с лирикой разных лет.
– Раньше такие произведения задвигали на задний план, «романсовость» осуждалась, – объясняет Ольга Фокина. – В 1962 году я написала стихотворение на другую тему – о Ленине. В нем рассказала, как моя мама первый раз приехала в Москву и, насмотревшись столичных красот, попросила отвести ее к Мавзолею. Есть там такие строчки:
Торопилась в очередь большую,
В ту, где люди к Ленину стоят.
Долгим взглядом, чуточку согретым,
У вождя надумала спросить:
«Тесно тут народушку, в Москве-то,
А в колхозе – некому косить.
Я до жалоб сроду не повадна!
Может, стала к старости глупа,
Но неужто, Ленин, это ладно:
На корню гниют у нас хлеба?
– За это стихотворение меня поставили на учет в КГБ, – смеется моя собеседница. – Хотя сначала все было хорошо. По приглашению бюро пропаганды художественной литературы мы, поэты, целый месяц выступали в разных аудиториях. Как-то пригласили в Концертный зал имени Чайковского. На той же сцене должна была выступать Белла Ахмадулина. Помню, она опоздала, пришла уже когда зал сидел, под аплодисменты. Стали читать. Я среди прочего выдала «Мать приехала в Москву…» – и меня вызывали на бис. В общем, был успех. Назавтра вместе с Беллой мы должны были выступать в МГУ. И Белла не появилась. Пришлось разогревать аудиторию одной, и тоже была овация. Но в бюро пропаганды мне сказали: больше это не читай. Я думаю: «Почему? Ведь так хорошо принимают». Выступила с этим стихотворением в Колонном зале Дома союзов. И попала на крючок: за мной стали приглядывать. Но зато обо мне узнали. Роберт Рождественский даже звал куда-то поехать агитировать, говорил: у тебя появилось имя.
Достояние Севера
Мы пьем чай дома у Ольги Александровны, перебираем старые фотографии. Звонит телефон, и Фокина, положив после разговора трубку, с улыбкой докладывает:
– Сын сообщил, что в Архангельской области, на моей родине, мне присвоили звание «Достояние Севера». Поздравил.
Родом Ольга Александровна из деревни Артемьевская Верхнетоемского района из бедной крестьянской семьи. Отец Александр Иванович, бригадир в колхозе, образования имел полкласса, мама, Клавдия Андреевна, проучилась четыре года, но всегда поощряла тягу дочки и четверых сыновей к знаниям, баюкала их маленьких, напевая стихи Пушкина и Лермонтова. Старший брат Ольги Акиндин – Кеня – прекрасно декламировал, средний, Валя, в 13 лет взялся сочинять повесть о бессмертии. Писателем-то он хотел стать, а сестра ему подражала.
Свои стихи Оля отправила в Литинститут, ни на что особо не надеясь. Вскоре пришел ответ. Неутешительный.
Лес да лес…
А за лесом что?
Море ли? Горы ли?
Грусть да грусть…
А за грустью что?
Радость ли? Горе ли?
Верно, радость –
Ведь ты придешь,
Пусть мы с тобой
И спорили,
– в этих строках члены приемной комиссии усмотрели подражание Цветаевой.
– Ответственный секретарь приемной комиссии Нина Бондарева написала мне: «Знаете ли вы Марину Цветаеву?» А почерк у Нины Александровны размашистый – букву Ц я приняла за У и честно призналась: «К сожалению, Марину Уветаеву я не знаю». Ее же не публиковали тогда. Мне приходит ответ: «Приезжайте сдавать экзамены». Поняли, что никакого подражания быть не может, – рассказывает Фокина.
В Москву Ольга прибыла, уже отучившись в медучилище в Архангельске и год проработав фельдшером на лесоучастке. Стихи там тоже писала – зеленкой на горчичниках или на старых бюллетенях. Но в основном, конечно, занималась тем, что спасала всех от всего.
– Один раз пришел начальник лесоучастка: «Рви мне зуб! Всю ночь не спал». Инструмент у меня был. Я быстренько вырвала, начальник говорит: «Проси, чего хочешь». Я говорю: «Дайте лошадь – домой съездить». А это километров 40 – 45. Он мне лучшую лошадь выделил, и я помчалась. Вброд через реку, чуть коня не утопила. А назавтра обратно вернулась.
Ездить верхом я умею с детства. Помню, нам, ребятишкам, поручали гонять колхозных лошадей в ночное на луг. Без седла, голой попой на голой спине, повод в руки и вперед – вот это было счастье! – вспоминает Фокина.
Трагедия гения
– В Литинституте ко мне очень хорошо относились, – продолжает Ольга Александровна. – После его окончания предлагали остаться в Москве, но я рвалась к себе в деревню. Был у нас поэт Толя Заяц – крупный такой мужчина, так вот директор бюро пропаганды Дмитрий Ляшкевич подшучивал: Заяц – коротенький хвостик, и тот всеми способами пытается зацепиться за Москву, а вы не хотите.
В институте я познакомилась с будущим мужем Сашей Чурбановым – он прозаик, позже стал членом Союза писателей. Там же судьба свела меня с Колей Рубцовым – мы с ним земляки, оба с Севера. Помню, захожу на кухню общежития, а там пальто его лежит. Из кармана торчит конверт с переводом на мое имя. Оказалось, Николай решил отнести мне перевод, надеясь занять денежку.
Нашли его тогда, по-моему, в комнате Васи Белова… Потом, когда мы с Сашей уже жили в Вологде, Рубцов часто к нам приезжал. Они с Чурбановым – бывшие моряки Северного флота, на этой почве и общались. Был и другой повод для встреч: оба любили выпить. Николая я старалась вразумить: «Коля, не злоупотребляй». Ему это, конечно, не нравилось.
– Как вы узнали о его гибели 19 января 1971 года?
– Позвонили из Вологодского отделения Союза писателей. В тот момент я не знала, кого больше жалеть: Николая или его возлюбленную Людмилу Дербину, которая, обороняясь, его задушила. Она к нам за неделю до этого заходила, плакала, жаловалась на Колю. Люда тоже писала стихи, но характер у нее… Умела за себя постоять. Конечно, покушаться на чужую жизнь – преступление, но Дербина признала вину, хотя потом и начала отыгрывать, дескать, сам умер. Да что говорить: Коля, как большинство людей во хмелю, мог довести до исступления.
Случилось все недалеко отсюда, на улице Александра Яшина, дом 3. Узнав о трагедии, я с дочкой Ингой пошла в Союз писателей. По дороге купила ей механического зайчика. Он скакал по столу, а я слушала страшные подробности. Кстати, заяц наш оказался мистическим. Заметили, что, как только его заведем, кто-то из знакомых умирает. Игрушка и сейчас цела, но мы ее не достаем, да и механизм в ней давно сломан.
– Вы общались с Дербиной после ее выхода из заключения?
– Людмилу приговорили к восьми годам. Когда ее условно-досрочно освободили, она мне позвонила, спросила, как отнесутся, если она вернется в Вологду. Я сказала, что прощения от аудитории ей не будет, посоветовала сменить фамилию и куда-нибудь уехать. С тех пор она здесь не появлялась.
– Каким вы запомнили Николая Михайловича?
– Когда они с мужем сидели за бутылкой, он часто повторял: «Сашка, ты знаешь, с кем ты пьешь? Ты пьешь с гением!» Мне кажется, вот эта компания, окружавшая его в Москве, – Куняев, Кожинов – злоупотребляла его популярностью. Это они внушали ему, что он великий поэт, а значит, все позволено. Водили по злачным местам. Это его и сгубило. Мне всегда было жаль Колю. Мой брат Валентин, бывавший у меня в Москве, тоже писал: «Держись, Рубцов, держись за жизнь!»
Крымский разбойник
– Вы общались со многими поэтами-шестидесятниками. Недавно о них показали фильм «Таинственная страсть»? Все так и было?
– Из всех героев того времени я не знакома только с Василием Аксеновым. А так Евтушенко знала, Вознесенского, Окуджаву… Было много совместных выступлений. Помню, перед очередным съездом партии в Колонный зал Дома союзов я взяла с собой Ингочку, ей было четыре года. Огромный Роберт Рождественский, заикающийся, подал ей свою лапу: «Зздорово, сстаруха». Потом я вместе с ним и Расулом Гамзатовым летала в Италию, и Роберт про Ингу вспомнил: «Как моя сстаруха поживает?»
В «Таинственной страсти» очень много несправедливого. Ну никто так, как показали, не жил – только пили и развратничали. Евтушенко не зря выказывал неудовлетворительное отношение к фильму. Кстати, самого его не из-за Пастернака из Литинститута исключили, а за неуспеваемость. И о Белле мы представления не имели, что какая-то она распутная. У меня к этим людям более святое отношение. Мы были как одна семья.
– Ольга Александровна, а ведь в молодости вы были красавицей!
– Прям уж красавицей. Спасибо, конечно, но вот про моего супруга действительно говорили, что он очень видный парень. У него внешность – как у Вячеслава Тихонова. Я рядом с ним – и не одета, и не обута, но он предпочел меня. Помню, я уехала из Москвы домой, а у него в кармане вошь на аркане – сел на крышу вагона и отправился следом. Прислал телеграмму: встречай! Сашка отчаянный был, его все любили. С деревенскими мужиками на рыбалку ходил, на сенокос, на баяне играл. Наговорит кучу, где и приврет.
Мы недолго прожили вместе: мне пришлось выбирать – или дети, или Саша. 15 лет мужа нет в живых. А детки у нас прекрасные. Дочка Инга Чурбанова – тоже поэт, член Союза писателей, сын Александр – окончил физмат, подполковник, инженер-компьютерщик. Шестеро внуков подрастают.
– Уточните, пожалуйста, такой момент: говорят, что стихотворение «Звездочка…» вы посвятили стюардессе Надежде Курченко, которая была застрелена террористами на борту самолета, летевшего из Батуми в Сухуми. Это правда?
– Почему-то все решили, что это о Наде, заслонившей собой кабину пилотов. Но я написала стихотворение в 1964 году, а трагедия случилась в 1970-м… «Звездочка…» – моя очень личная история. Как и многие другие лирические стихи, они посвящены одному человеку. Когда я работала медиком, у нас было взаимное притяжение с одним парнишкой. Он очень не хотел, чтобы я уезжала учиться в Москву. Помню, провожал меня на пароход в Тойме и спросил: «Может, поцелуешь меня?» Я засмеялась: «Только когда поступлю!» Такие ребяческие отношения. Он был хулиганистый, из Крыма – крымский разбойник, как я его называла. Отцу с матерью послал мою фотографию, на которой написал: «Эта девочка сделала меня человеком».
Мы потом не раз виделись – у него хорошая семья, дети. Ему хватило мудрости не привязывать меня к себе. У меня есть стихотворение, тоже ставшее песней:
Здравствуй, речка Паленьга, золотое донышко!
Под мосточком-бревнышком не таись.
От тебя мы с Аленькой в разные сторонушки,
В разные сторонушки разошлись.
Это – мой ответ на «Звездочку…», которую я написала от имени своего героя. Наша дружба ничем не омрачена. Поэтому и стихи такие светлые.
ЛУЧШЕ ХОРОМ
Песни у людей разные, а моя – одна на века:
Звездочка моя ясная, как ты от меня далека!
Поздно мы с тобой поняли, что вдвоем – вдвойне
Веселей даже проплывать по небу,
А не то что жить на земле.
Облако тебя трогает, хочет от меня закрыть…
Чистая моя, строгая, как же я хочу рядом быть!
Только для тебя я не бог, крылья, говорят, не те,
Мне нельзя к тебе на небо прилететь!
Бродят за тобой тученьки, около кружат они…
Протяни ж ко мне лучики, ясная моя, протяни!
Москва – Вологда
© 2013-2020, «Современные интерьеры». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на artmoder.ru обязательна. 
* XML, HTML